После событий в Семёновском полку, а конкретно — восстания, по распоряжению высшего правительства строго-настрого было запрещено проситься в отпуск и тем более в отставку. Служба теперь не просто представлялась делом всей жизни. Теперь она и была — ж и з н ь.

С одной стороны, в этом имелись сплошные плюсы. Всегда с гвардейцами, всегда в окружении тех, кто составлял основу готовившегося восстания. Михаил активно распространял общие идеи Союза среди солдат, вёл переговоры и с Польским патриотическим обществом, и Обществом соединённых славян, везде ища поддержки. И особенно разыскивая человека, готового пойти на убийство Императора, если потребуется. Конечно, сей вариант являлся самым нежелательным и это понимал не только Бестужев-Рюмин, но всё-таки стоило просчитать множество возможных исходов. Становилось понятно, что, пока сосланные в Малороссию оставались здесь и не были причастны к активной пропаганде на севере, в Петербурге могло случиться всё, что угодно. И какие угодно средства могли бы понадобиться для того, чтобы участники тайного общества могли добиться того, к чему так долго вёл их путь.

Шло время, менялись интересы Михаила. Если всего-то пять лет назад служба интересовала его едва ли не ежечасно и вселяла в него силы, эти же самые силы отнимая, то ныне прапорщик увлекался идеями Союза, практически забывая обо всём остальном. Продвижение в высшие чины переставало вдохновлять его так, как вдохновляли великие грядущие дела, способные изменить Родину.

Однако с другой стороны, подобный запрет даже на самый короткий отпуск являлся весьма неприятной преградой. И уже не для дел революционных.
У них всё получится — Михаил верил. Как минимум он видел, что, например, друга — Сергея — уважали, ему верили, доверяли и в ответственный момент за ним готовы были пойти. Союз ждало счастливое будущее.
А что же ждало конкретно Михаила?

Он решился ответить на этот вопрос спустя несколько лет знакомства и общения с сестрой Сергея. Возможно, поездка в Петербург отложилась бы на неопределённый срок, если бы не поступили вести из родительского имения. Отец, как всегда, сухими словами и размашистым почерком сообщал о некоторых финансовых сложностях. И Бестужев, понимая, что это его единственный шанс, выступил с прошением предоставить ему отпуск по сложившимся обстоятельствам. Затем отправив ответное письмо родителям, Михаил отправился сначала к ним, сумев-таки выпросить коротенький, но столь ценный промежуток свободного времени.

Отец, узнав о той партии, на которую пал выбор Бестужева, покивал и дал благословение. Впрочем, Михаил прекрасно видел: будь Елена Муравьёва-Апостол хоть из какой-либо совсем неизвестной да и обедневшей семьи, он не сказал бы ничего против. И нет, не потому, что доверял сыну. Скорее, отцу было всё равно. Ничто его не трогало, и даже благословение на довольно ответственный шаг было дано как бездушный формализм.

И только мать расцвела в улыбке, восхищённо улыбнулась, дала сыну поцеловать её руки — высохшие, покрытые сетью морщин, но тёплые и родные.

Казалось бы, теперь уже никакой ответ не сумел бы погасить пыл Михаила. Он поехал в Петербург, наблюдая за тем, как прямо на глазах менялись краски мира вокруг. Чем дальше ехал, тем ярче становились листья на деревьях.

Оказавшись в Петербурге, Михаил сразу же направился в имение Муравьёвых.
Поздоровался, тут уже уверил забеспокоившихся родителей, что с их сыном всё в порядке, он в полном здравии, и отнюдь не потому Бестужев так спешно оказался в их доме. Пожалуй, подобной серьёзности в голосе и лице его редко видел кто-либо и когда-то. Он и сам от себя не мог такого ожидать, но проявившаяся строгость играла только на руку.

Михаил попросил княгиню на пару слов. Пару особо важных слов. И действительно, она могла сказать всё, что угодно, в ответ. Совершенно.
Но когда она дала своё согласие, Бестужев понял: одновременно самое простое и самое сложное лежало впереди.

Они встретились с Элен в парадном зале — том самом, где когда-то наравне с остальными гостями был приглашённым и Михаил, шутил о чём-то, рассказывал истории. Ничего не поменялось с тех пор, но время, оказывается, на месте не стояло. А Элен… Элен расцветала всё больше и больше с каждым годом.

Михаил заговорил:

— Елена, я здесь, чтобы просить вашу руку и сердце, — и хотя то были формальности, ведь матушка наверняка успела сейчас всё рассказать дочери и предупредить её. Да и сама девушка точно всё видела и, к тому же, понимала, что Бестужев оказался в их имении вновь не просто так. Он сделал шаг навстречу, но там же и остановился. Больше он ничего не говорил и не двигался. Не сводил взгляда с лица Элен, и во всём этом взгляде сконцентрировалось то, что не могло быть высказано.
Теперь ответный шаг и слова оставались только за ней.